// Знание-сила. 2010. № 6. С. 30-36.
«Знание — сила»: Что вы лично вкладываете в понятие «культуры»?
Вадим Межуев: Слово «культура» употребляется в двух значениях — «оценочном» и «описательном» (нормативном и дескриптивном). Когда о ком-то говорят, что он — культурный человек, то тем самым ему дают положительную оценку, а называя кого-то некультурным — отрицательную. Но о культуре можно говорить как о том, что присуще любому человеку — во все времена и при любых обстоятельствах.
В первом случае под культурой понимают идеальную норму (или идею), служащую основанием для оценки объекта (наряду с «культурой» возможно и «бескультурье»), во втором — класс элементов, присущий любому объекту безотносительно к его оценке. Определенный набор этих элементов в порядке их простого перечисления и фиксируется в понятии культуры. Согласно дескриптивному значению данного слова, у каждого народа, на каком бы уровне исторического развития он ни находился, есть своя культура. Но если придерживаться его нормативного значения, народы отличаются друг от друга по степени своей культурной развитости и зрелости. Нельзя, например, ставить на одну доску культуру народов, еще не знающих письменности, живущих в традиции устной речи, и культуру людей, живущих в эпоху электронных средств информации. Культура в смысле простой суммы элементов присуща любому народу, в смысле некоторой идеальной нормы различает их по уровню культурного развития. Меня как философа интересует культура прежде всего как нормативно-оценочное понятие, или как идея.
Как бы, однако, ни понимать культуру, она охватывает собой все, что создано, произведено многими поколениями людей, что существует в силу не природной необходимости или божественного предопределения, а человеческой деятельности. Это азы. Но, признавая за человеком способность что-то создавать в этом мире, мы еще не отвечаем на другой вопрос: кто создал самого человека? Именно ответ на этот вопрос привел когда-то к открытию культуры. Если человек целиком создается природой, является исключительно природным существом, то и все созданное им есть также результат действия в нем природных сил. Но если он, как думают верующие, сотворен Богом, то и все происходящее в мире следует отнести на счет Божьего промысла. В обоих случаях самостоятельная роль человека в мире фактически сведена к нулю, а, значит, нулевой является и та сфера, которая обозначается словом «культура».
Очевидно, ответом, подтверждающим существование культуры, может быть только тот, согласно которому человек в каком-то смысле создает себя сам, заключает в самом себе причину собственного существования. Он, с этой точки зрения, — самоопределяющееся существо, или, говоря философским языком, — субъект, наделенный собственным сознанием и волей. Культура и очерчивает собой сферу существования человека как такого субъекта, что не тождественно ни его физическому, ни психическому состоянию. В качестве субъекта человек — свободное существо. Открытие человеческой свободы в мире природной и всякой иной необходимости (здесь нет возможности проследить всю историю этого открытия) и привело к открытию культуры.
Таким образом: культура — это все, что существует в силу человеческой свободы, закон для которой — не внешняя причинность, а те цели, которые люди ставят перед собой в процессе своей деятельности. Целесообразный характер человеческой деятельности и породил культуру. Знаменитое определение культуры, данное Кантом, так и гласит: «Приобретение разумным существом возможности ставить любые цели вообще (значит, в его свободе) — это культура».
Еще в советское время у нас была разработана концепция культуры, согласно которой она охватывает собой сферу производства человека как общественного существа. Я принимал непосредственное участие в разработке этой концепции и много писал на эту тему. Культура — производство не просто вещей или даже идей, а самих людей в их отношении к природе, друг другу и самим себе. Недаром о культуре принято говорить как о «втором рождении человека».
Ее главный результат — не сами по себе художественные произведения, научные знания, технические сооружения и изобретения: это — лишь внешняя, предметная форма существования культуры, — а сам человек во всей целостности своего общественного бытия. Любой вид материального и духовного производства обретает значение культуры в качестве опосредованной или непосредственной формы производства человеком самого себя.
Такая концепция противостоит сведению культуры к простой совокупности чисто предметных результатов деятельности. Культурой они становятся лишь в личностной форме существования самого человека. Что бы ни создавал человек, он в конечном счете создает самого себя, и только с учетом этого можно говорить о культуре. Так, роман, никем не прочитанный, или фильм, никем не увиденный, даже будучи выдающимися произведениями искусства, — еще не факты культуры. Значение культурного факта или события они обретают лишь в результате приобщения к ним читательской или зрительской аудитории.
Тем самым культура существует в двух формах: предметной — в виде разного рода ценностных, символических и знаковых образований — и личностной (в виде свойств, качеств и отношений самого человека). Культура любого народа складывается из созданной им предметной — технической, социальной, духовной — среды своего обитания и сформированного этой средой типа личности.
Далеко не всегда между средой и создавшей ее личностью существует прямое соответствие. На протяжении большей части человеческой истории можно наблюдать резкий разрыв между предметным богатством культуры и скудостью, серостью, безликостью внутренней и внешней жизни большинства людей. Примером такого разрыва может служить, в частности, дореволюционная Россия.
Нет слов, Россия — страна с великой культурой. В то же время она в ХIХ веке — одна из самых отсталых в культурном отношении стран Европы. Это признавалось практически всеми ее выдающимися писателями и мыслителями. Не следует забывать, что во времена Пушкина, Достоевского и Толстого народ в России оставался в своем большинстве безграмотным, был далек от той культуры, которую сегодня почитают как его величайшее достояние. И чем тогда измерять реальное состояние культуры — наличием великих имен и произведений или уровнем просвещенности и образованности основной массы населения?
Отсюда ясна и «роль» культуры в обществе: она охватывает собой все то, что способствует формированию («образованию», как говорят немцы) человека как общественно развитой индивидуальности, личности как свободного и сознательного субъекта деятельности. Конечно, вопрос о том, что понимать под «свободой» и сознательностью, требует специального рассмотрения. Пока же ограничимся лишь указанием на то, что в определении достигнутого людьми уровня культурного развития их значение — решающее.
«Знание — сила»: Верна ли, по-вашему, формула, согласно которой культура определяет экономику и политику?
Когда мы говорим о западноевропейской культуре, создавшей современную науку и промышленность, мы имеем в виду именно культуру или одну из культур? Можно ли утверждать, что западноевропейская культура представляет собой некоторые универсальные ценности (или закономерности), которые позволяют провести модернизацию общества и обеспечивают экономическое процветание и которые целесообразно использовать другим цивилизациям: то есть не копировать чужую культуру, а использовать открытые ею закономерности?
Вадим Межуев: Насколько я понял поставленный вопрос, речь идет о том, какая культура в наибольшей степени способствует экономической и политической модернизации общества: только ли западноевропейская или любая другая? Чтобы ответить на этот вопрос, надо предварительно договориться о том, что понимать под модернизацией.
Модернизацией обычно называют любую техническую инновацию в сфере хозяйственной жизни. Создали более совершенную технологию — вот тебе и модернизация. Но тогда модернизацией следует считать и переход от скотоводства к земледелию, а все учебники по истории переименовать в учебники по истории модернизации. Подобное истолкование этого термина имеет, однако, мало общего с теорией модернизации в общественной науке. В ней модернизация определяется как переход от традиционного к современному обществу, или от домодерна к модерну.
«Домодерн» я бы определил как власть традиции (или обычая), потому его и называют традиционным обществом, а «модерн» — как власть разума, ratio, как рационализацию всех форм жизненного поведения человека. В отличие от традиционного, рациональный тип поведения напрямую связан со способностью человека мыслить и действовать в свободе.
Лишь с того момента, как человек в общественных и личных делах начал полагаться на собственный разум (а не только на разум предков или Бога), можно говорить о наступлении эпохи модерна. Модернизация, следовательно, — это переход к обществу, базирующемуся на рационально-правовых основаниях, иными словами, — к гражданскому обществу и правовому государству.
Модернизация неотделима от демократизации общественной жизни. Под демократией следует понимать власть не любого народа, что сделало бы ее легко достижимой в любой точке планеты и в любое время, а такого, который состоит из лично свободных людей, или граждан. Это — власть граждан. Превращение народа из этнической общности в сообщество граждан, в гражданское общество и есть, на мой взгляд, основное содержание процесса модернизации. Не рынок и государство сами по себе — продукты модерна, — они существовали и в ситуации домодерна, — а такой тип хозяйствования и управления, который Макс Вебер назвал целерациональным.
Для появления такого общества действительно требуется ряд культурных предпосылок, которые впервые сформировались в Европе на протяжении нескольких столетий, охвативших собой эпоху Возрождения, Реформации и Просвещения. Каждая из этих эпох обязана своим рождением двум мощным культурным традициям, идущим из прошлого — античному рационализму и христианству. В русле этих традиций и в результате их определенного преобразования сложился особый тип личности Нового времени, осознавшей себя автономным существом, наделенным от природы правами человека и гражданина.
В экономике этот тип представлен свободным предпринимателем, в политике — гражданином, обладающим развитым правосознанием. Культура любой страны, вставшей на путь модернизации, желающей быть современной, при всем своем национальном своеобразии должна обязательно включать в себя элементы научной и правовой рациональности, не требующие для себя никакой религиозной санкции. Модерн способен ужиться с любыми богами (или с любой религией), но при условии, что они не станут препятствовать развитию светской — научной и правовой — культуры.
Пальму первенства в появлении такой культуры, несомненно, следует отдать Европе. Наука и право — вот ее реальный вклад в мировую культуру, без которого не может обойтись ни одна страна, желающая остаться в истории. Не в том дело, что все они в целях модернизации в обязательном порядке должны вестернизироваться, а в том, что, даже оставаясь самими собой, они не могут избежать определенной рационализации своего общественного и духовного бытия. Не Запад принуждает их к этому, а сама логика модернизационного развития.
Нетрудно увидеть прямую связь между мифом и первобытной коллективностью, мировыми религиями и аграрными цивилизациями, светской культурой и гражданским обществом. В ситуации, когда народ находится еще во власти религиозно-мифологических представлений, в массе своей далек от светской культуры, переход к современной цивилизации с ее свободным предпринимательством, деловой активностью, рациональной организацией производства и управления, научно-техническим прогрессом сильно затруднен, если вообще возможен. Такой народ, как правило, тяготеет к традиционному — патриархальному — образу жизни с его косностью быта и государственным патернализмом в лице «отеческой власти». Любая модернизация не может ограничиться чисто техническими или институциональными преобразованиями в сфере экономики и политики, ничего не меняя в составе и содержании своей культуры, т.е. без определенной модернизации самой культуры. Иное дело, что подобная модернизация не должна затрагивать основ национальной культуры, ее глубинного смысла и исповедуемых ею ценностей. В этом я и вижу проблему, стоящую перед современной Россией.
«Знание — сила»: Существует представление о том, что российскую культуру отличает отсутствие законопослушности (или правосознания), неумение основной массы граждан нести ответственность за себя: патернализм, социальное иждивенчество, отсутствие самоуважения — или внутреннее рабство и неуважение к личности; что именно это рождало и продолжает рождать все наши проблемы. Почему это так до сих пор, несмотря на все социальные перевороты? Можем ли мы с такой культурой считаться частью Европы? И можно ли провести модернизацию, не изменив культуры? Наконец, есть ли шанс изменить нашу культуру и через какое-то время войти в число стран, вступивших в постиндустриальную эпоху?
Вадим Межуев: Русская культура в ее высших образцах отмечена печатью высокой духовности. Правда, наша духовность почему-то плохо сочетается с интеллектом, с рациональным типом поведения и мышления, попросту с умом. Ум с сердцем у нас, как известно, не в ладу и далеко не всегда сочетаются с талантом. Талантом мы восхищаемся, а умом часто пренебрегаем. На роль «властителей дум» у нас претендуют, как правило, либо служители веры, либо люди искусства, а в наше время еще и журналисты, но не ученые и мыслители. Только в России могла появиться комедия «Горе от ума». Отсюда же «умом Россию не понять», «История города Глупова» и пр. Это ведь не случайно. Редко встречающийся в нашей литературе положительный герой — и тот «идиот». Мы часто говорим о ком-то, что он «безумно талантлив», полагая, видимо, что талант в уме не нуждается. Но талант и духовность без ума — это доведение собственного мнения и веры до крайности, до абсурда, отсутствие чувства меры. В своих суждениях мы более полагаемся на чувство, на эмоцию, на то, что подсказано сердцем, чем на мышление и строгое рассуждение. Мы более доверяем лозунгам и хлестким фразам, чем аргументам. Страсти у нас явно превалируют над разумом. Поэтому столь непримиримы наши споры, а в наших действиях и поступках больше экзальтации и слепой веры, чем трезвого расчета и разумной мысли. Но можно ли, не отказываясь от нашей духовности, примирить ее с интеллектом, с тем, что выше было названо научной и правовой рациональностью?
В своем поиске идеального общественного и политического устройства для России большинство русских мыслителей и художников руководствовалось не столько рациональным расчетом, сколько верой в ее духовное предназначение и особую миссию в мире. Уже в представлении ранних славянофилов Русская церковь намного ближе русскому человеку, чем государство. Русский народ — не политический народ, а «народ-богоносец», соборный народ. Он объединен не правами, а верой, не Конституцией, а Священным Писанием. В обязанность государства вменяется здесь защита этой веры от чуждых и враждебных ей сил, будь то католический и протестантский Запад или нехристианский Восток. В противоположность формально-правовой идее Запада так называемая «русская идея» — прежде всего религиозно-нравственная, духовно спасающая и объединяющая. Она отстаивает верховенство сердца над отвлеченным рассудком, правды над истиной, сострадания над справедливостью, соборности над гражданским обществом и государством, духовного подвижничества над прагматикой частной жизни.
Несходство России и Запада в плане культуры во многом объясняется их разным пониманием того урока, который «первый Рим» преподал миру. Они по-разному ответили на вопрос, волновавший и Средние века, и Новое время, — «почему погиб Рим?» Даже отцы — основатели США, творцы американской Конституции, задавались тем же вопросом. Для Запада причиной гибели Рима стала его измена своим республиканским идеалам, что привело в конечном счете к режиму личной власти, цезаризму, уничтожению гражданских прав и свобод. Их симпатии были на стороне республиканского Рима в противоположность Риму имперскому. Свою задачу Запад видел в восстановлении институтов и ценностей республиканского и демократического строя. Хотя путь Европы к демократии не был простым и скорым, не раз сопровождался воссозданием и распадом тех или иных подобий Римской империи, в целом он знаменовал собой возвращение к когда-то провозглашенным Римом принципам гражданского общества и правового государства. Права и свободы граждан и стали для Запада моделью будущего мирового порядка, прообразом лелеемой им универсальной цивилизации.
Иной версии гибели Рима придерживалась Россия. В своем решении она была более ориентирована на Рим православный, возникший после принятия Римской империей христианства и переноса ее столицы в Константинополь — на Византию. По этой версии, причиной гибели «первого Рима» стало язычество, то есть, с христианской точки зрения, бездуховность, повлекшая за собой моральную деградацию власти и граждан. Языческие боги не смогли охранить людей от эгоизма и произвола частных лиц, от их взаимной ненависти и постоянной вражды, от состояния, когда каждый сам за себя и ему нет никакого дела до других. Православная идея, согласно которой каждый ответственен не только за себя, но и за других, и легла в основу русской идеи.
Речь идет, разумеется, об ответственности не юридической, а моральной, не позволяющей индивиду быть счастливым в мире, в котором еще так много горя и страданий. Если главная цель христианина — спасение души, то в ее русском понимании ни один не спасется, если не спасутся все. Нельзя спастись в одиночку, когда каждый только за себя. Спасение каждого зависит от спасения всех. Православная этика строится не просто на идее справедливости — каждому по делам его (такая справедливость есть и в аду), а на любви и милосердии ко всем «униженным и оскорбленным». Русская идея, ставшая концентрированным выражением сути и смысла русской духовности и культуры, и предлагала положить в основу человеческого общежития принципы не права (и уж тем более не законы рынка), но христиански понятую мораль. Заключенный в ней общественный идеал воспроизводил не гражданские структуры античной демократии, а изначальные формы христианской «духовной общины», связующей всех узами братства и взаимной любви.
Отличие России от Запада следует, с этой точки зрения, искать не в цивилизации — здесь можно говорить лишь об отсталости России от Запада, — а в культуре. Русские западники были правы, утверждая, что Россия не может предложить миру какой-то особый путь экономического и политического развития, неизвестный Западу. Но отсюда не следует, что путь, по которому идет Запад, может быть воспринят в России без всяких поправок на ее собственные культурные ценности и приоритеты.
Историческая уникальность России, ее самобытность ни в чем не проявилась так ярко, как именно в ее культуре, которую многие сейчас, следуя ныне модной англосаксонской традиции, склонны отождествлять с цивилизацией. Подобное отождествление можно, однако, поставить и под сомнение. Расцвет культуры не всегда совпадает с экономическим подъемом, примером чего служит Германия XIX века и та же Россия. Уступая в своем политическом и экономическом развитии Англии и Франции, они в чем-то превосходили их в культурном отношении. Недостаток материального развития парадоксальным образом компенсировался избытком духовного творчества. Именно в Германии, а за ней — и в России родилась традиция различения цивилизации и культуры, равно как и критика цивилизации с позиции культуры. С этой точки зрения, не культура сама по себе обозначает границы европейской цивилизации — а конфликт с ней.
Цивилизация, с этой точки зрения, — вовсе не благо, если лишена одухотворяющей силы культуры. Цивилизация — это «тело» культуры, тогда как культура — «душа» цивилизации. Бездушное и бездуховное тело столь же безжизненно, как и бестелесная душа. Преодолеть разрыв между цивилизацией и культурой, найти между ними соединительный мост — и стало для русской мысли ее главным идейным поиском. Тот факт, что этот поиск не привел пока к желаемому результату, не воплотился в реальность, не означает, что его можно вообще не принимать в расчет. Отказ от него равносилен отказу России от самой себя, превращает ее в пространство, открытое для любого экспериментирования над собой.
Русская интеллигенция никогда не относилась враждебно к европейской культуре, в своей значительной части испытала на себе ее влияние, сознательно училась у нее. Но и она в большинстве своем не приняла реальности индустриально-массового общества, усмотрев в нем отрицание идеалов и ценностей самой же европейской культуры. Сложившееся в сознании образованных людей в России двойственное отношение к Западу, сочетавшее несомненное признание его заслуг в области науки, техники, просвещения, политических свобод с неприятием выродившейся в «мещанство» цивилизации, определил и поиск ими цивилизационного пути развития России. Взять у Запада все ценное, но не повторять его, а пойти дальше — в сторону более справедливых, гуманных, нравственно оправданных форм жизни — так можно определить смысл этого поиска. Можно много говорить об идеализме и утопизме подобного поиска, но именно он определил культурное своеобразие России.
И в наше время Россия вряд ли может руководствоваться иной логикой развития. Свою цивилизационную отсталость от Запада она способна преодолеть, лишь сохранив верность культуре с ее приоритетом духовного над материальным, морального над утилитарным, универсального над особенным и локальным. Только цивилизация, руководствующаяся интересами культуры — то есть свободного и сознательного развития самого индивида, — может вывести сегодня человечество из того экологического и духовного тупика, в который оно попало сегодня во многом по вине капиталистического Запада.
Россия либо примет этот вызов истории, либо уйдет в историческое небытие. Единственно приемлемой для нее цивилизацией может быть поэтому только та, которая способна сочетать в себе практический разум Запада с ее собственным поиском духовных оснований общественного бытия человека.